Впервые на русском. История партизана Петера

«... Хочу сразу сказать, что от меня вы не услышите об ужасах концентрационных лагерей, потому что я не из тех <кто был там>, мне удалось избежать этого и воевать с нацистами с оружием в руках.

Сейчас мне больше 90, невозможно рассказать за час все свою жизнь. Я буду сокращать.

Мы из Польши. Мой отец был хозяином текстильной фабрики, которая из-за дешевой рабочей силы работала на чешской стороне границы.

Я единственный в семье, родившийся в Чехии. Мои друзья надо мной смеялись и называли меня «поляк», хотя им-то я и не был.

Детство у меня было прекрасное, семья наша была очень состоятельной — в 1938-39 годах у нас было два автомобиля, редкая вещь по тем временам! Одна — служебная машина моего отца, а другая была наша. Жили мы в самом красивом районе. Каждый год ездили в отпуск, и так продолжалось до 1939 года.

1 сентября 1939 года началась война и немецкие части вошли в наш город Бельско (Бяло). Я до сих пор помню день, когда немцы заняли город.

Помню, как поляки взорвали туннель на главной городской дороге, в надежде, что это остановит немецкую армию.

Но этого не произошло.

Одной из главных забот немцев были, конечно, евреи. Немцы привезли евреев из Западной Германии, из Европы на границу с Россией.

Гитлер хотел собрать на этой границе евреев, эксплуатировать их, как рабочую силу, не кормить и убивать, чтобы избавиться от них. Первый эшелон с евреями, в основном от 14 до 60 лет, вышел из Чехии, через южную Польшу — в район Ниско, возле польского города Люблина (сегодня это на границе с Белоруссией).

Там евреи должны были найти материалы для строительства лагеря. Этот эшелон организовал Эйхман и, к несчастью, в нем был и мой отец. Это случилось через два месяца, после того, что немцы вошли в город. Через некоторое время немцы поняли, что все это идет слишком медленно, и лагерь решено было разобрать.

Большую часть еврейских заключенных погнали на советскую территорию, стреляя им вслед — так погиб мой отец.

Тех, кто остался, через короткое время пригнали обратно <в Бяло>, и оттуда в Аушвиц. Все, кто были в этом «транспорте», погибли.

Как только мы получили печальную новость о том, что отец убит, мама поняла, что происходит и решила спасти брата. Я не сказал, что на тот момент мне было 11, старшему брату — 16. Была возможность за немалые деньги отправить человека через границу в Словакию. Она была независимой страной, словаки предали чехов в 1938 году, присоединились к немцам, стали фашистами, создали армию и воевали с немцами против русских. Немецкая армия не вошла в Словакию. Маме стало известно, что можно через Словакию, затем через Венгрию и Румынию, добраться до Палестины. Израиля тогда еще не существовало. Я слышал это и сказал, что хочу тоже уехать. Но люди, которые занимались этим, не хотели переправлять 11-летнего ребенка зимой, через горы. Маме пришлось заплатить еще больше, чтобы меня все-таки взяли.

Должен сказать, что отец воспитывал нас по-спартански. В летнее время каждую неделю мы ходили в пеший поход, а зимой — на лыжах. Эти навыки спасли мне жизнь.

Мы должны были выйти в путь 24 декабря, на Рождество. Я понимаю, для мамы все это было очень тяжело, она потеряла мужа, а теперь еще и двух сыновей, и она не знала, увидимся ли мы еще.

Так и случилось, мы расстались с мамой навсегда.

Мы пересекли границу высоко в горах, шли всю ночь. Еврейские общины из Словакии знали о том, что мы прибудем, и приняли нас. Брат начал заниматься подготовкой к репатриации (тогда еще в Словакии это было возможно, так как на ее территории не действовали Нюрнбергские антиеврейские законы).

Словаки, конечно, были и сами антисемиты, но жить там тогда все-таки было можно. Я то время был еще ребенком и жил в еврейской семье. Скорее всего, платил за это американский Джойнт. Я ходил в еврейскую школу, была у нас еврейская компания, много местных, и все было неплохо.

Правда, каждый раз выходили новые законы: евреи должны ходить с желтой нашивкой, евреям нельзя ездить в поезде, затем и в автобусе, нельзя было ходить в парки, в кино, вообще — запрещено выходить после 6-ти вечера.

Но мы как-то устраивались.

В 1942 году начались депортации евреев обратно в Польшу. Словаки платили немцам 500 марок за каждого уничтоженного еврея, они хотели избавиться от евреев и завладеть «еврейским золотом».

14 февраля 1942 года у меня была Бар-Мицва. Еврейская община организовала праздник, мой брат еще присутствовал на праздничной церемонии в синагоге.

Спустя несколько дней, первого марта 1942 года (эту дату я никогда не забуду), вышел первый эшелон в Польшу. Среди прочих отправленных (там были мужчины от 16-ти до 60-ти лет), в эшелоне находился весь подготовительный к репатриации курс молодежи, включая и моего брата. Я умолял его бежать оттуда, ведь была такая возможность!

Но он ответил: «Весь мой курс здесь, и я обязан быть с ними». Короче, увезли их Польшу, а оттуда — или в Аушвиц, или в Майданек. Больше брата я не видел. Никто не выжил из этого курса.

Так я остался круглым сиротой в 13 лет — без отца, без матери и без брата. У меня были очень дальние родственники в другом городе, я их даже никогда их не видел, в другом городе, 25 км от Николаша (города, где я находился).

В один прекрасный день мой учитель и мама моей подруги взяли меня прямо со спортплощадки на вокзал и сказали: «Прямо сейчас ты едешь в Ружомберок, это полчаса пути отсюда. Там тебя примут, там есть твои родственники, будешь скрываться там».

Им стало известно, что меня ищут.

Не заходя домой, в чем был я сел в поезд, и никто не обратил на меня внимания. В Ружомбероке меня правда встретил родственник, и я пробыл в его семье несколько месяцев. Они очень тепло ко мне отнеслись. Но потом хотели арестовать и их, и они вынуждены были скрываться у неевреев — за большие деньги.

А меня схватили гардисты (в Словакии была Линкова Гарда — местные фашисты). Они сначала держали меня в каком-то лагере, потом переправили в город Жилино, ближе к Польше, оттуда отправляли евреев в Польшу.

Был я там пару дней.

Вдруг приходит поезд, вагоны для скота, а в нем одни старики, ни одного ребенка или молодого человека. Всех евреев собрали на площади, охраняли нас не только гардисты, но и СС, и стали грузить по 70 человек в вагон. Видя такой поворот событий, я стал отходить понемногу назад и дошел до последнего вагона. Меня посадили в вагон, как я уже сказал, было там человек 70. Ступив на доски пола, я почувствовал, что они прогнили, и сказал себе: «Я должен убежать отсюда». Я понимал, что будет со мной, если я попаду в Польшу. Ботинки у меня были крепкие, вообще, одет я был хорошо, и я стал выбивать ботинком доски в полу. Окружающие стали кричать на меня, но это были старики, что они могли мне сделать?! Я смог выбить три доски, и распластался, как ящерица, на оси последних колес последнего вагона. Сверху, на крыше вагона, находились два эсэсовца. Они следили, чтобы никто не убежал.

Мне крупно повезло, ведь перед самой границей с Польшей поезд заехал в туннель и замедлил ход, да еще и потому, что вошел в поворот. Я решил для себя: «Я или убегу, или погибну, но в Польшу я не попаду!», посчитал до трех — и разжал руки. Я упал на спину, получив сильный удар, но поезд уехал дальше, а я остался на рельсах.

Мне показалось, что я слышал выстрелы, но может, это было только в моём воображении…

Я понял, что жив, встал. Первым делом сорвал желтую нашивку. И побежал обратно, по горам. По тем же горам, через которые я попал в Словакию. Я бежал три-четыре часа без остановки. Если бы дело происходило на Олимпиаде, я почти уверен, что получил бы медаль. Вдруг я увидел пожилого человека — пастуха со стадом. Его я не опасался. Я подошел к нему, он смотрел на меня, ничего не спрашивая. Думаю, он решил, что я просто сбежал от родителей, мне кажется, он вообще не знал, что такое «еврей». Он и читать-то не умел. Короче, остался я у него. Пастухи со стадом уходят в горы весной и спускаются осенью. Делают сыр и масло и раз в две недели приходят в город или в село, где продают свой товар и возвращаются назад, в горы. Пастух научил меня делать сыры, и обоих нас такое положение дел устраивало. Так прошло месяца два или три.

К зиме он решил спускаться с гор в деревню и позвал меня с собой. Я ответил ему: «Скажи, тебе кажется правдоподобно, что у тебя вдруг родился 14-ти летний ребенок?».

Конечно, я не пошел с ним. Я задумался, что мне делать дальше, и решил, что там, откуда меня взяли, меня уже нет в списках. Я вернусь в свой город скрытно — не по дорогам, а по горам. В горах было достаточно еды — дикие фрукты, ягоды, и, вдобавок к этому, я научился воровать. По ночам в селах я брал все, что мне было нужно — рубашку с веревки, курицу. Нечего делать, голод не тетка, всему научишься. Я научился также и убить курицу и сварить ее. Так прошло немало времени, был уже 1943 год. Зимой было нелегко, но я приспособился.

В конце концов, я вернулся в тот же Ружомберок, откуда меня увезли. Стоял я на той же станции, когда вдруг какой-то молодой человек вышел из вагона с двумя чемоданами, подозвал меня и попросил поднести чемоданы. Я поднес, он дал мне за это 5 чешских крон. У меня родилась идея — я буду носильщиком. Через некоторое время я собрал немного денег и купил маленькую деревянную тележку. Я грузил на нее не 2 чемодана, а сразу 5! Но нужно же было где-то спать… Местность там гористая, принято возводить амбары. В один из них я их забрался, там хранили сено. Оно было теплым. Я купил одеяла и устроил в сене место для сна. Днем работал носильщиком, вечером забирался в амбар спать. Никто мне там не мешал.

Стоял 43 год, до меня доходили слухи о партизанах. О том, что в Словакии организуют партизанское движение. Я сказал себе: «Я должен попасть к партизанам, я хочу отомстить».

Как я попал к партизанам — отдельная история, интересная сама по себе, но сегодня я не буду на ней останавливаться. Вкратце — мой знакомый дал мне пароль и сказал, куда мне надо добраться. Нужно двигаться на восток, там организуются отряды. Я шел 3 дня, пока меня не остановил человек с оружием, как я понял, не немец и не словак. Он повел меня в партизанский штаб. На мое счастье, между мной и командиром — майором Сечанским, сразу возникла симпатия.

Он в общем-то знал, что я должен прибыть, ему сообщил человек, который меня прислал.

Вскоре я получил задание. Меня одели школьником и послали вниз, в городок, где стояла немецкая танковая часть. Немецкий я знал еще из дома. Я подошел к часовому, скучающему на посту, и заговорил с ним на ломаном немецком. На ломаном — чтобы он не начал раздумывать, откуда словацкий школьник так хорошо знает немецкий. Я проявил интерес к нему, начал расспрашивать, и он рассказал мне сколько танков, каких именно есть в части и другие подробности.Мы проговорили минут 40, потом я попрощался с ним и поднялся обратно в горы. Рассказал командиру все, что узнал, и он сказал: «Отлично, будешь моим ординарцем». Там началась моя карьера. Меня научили обращаться с оружием.

Летом 1943 года отряд получил приказ двигаться на восток, к линии фронта. Мы прошли около 2000 километров и зашли за линию фронта, в белорусские леса. Были словаки-партизаны, которые не хотели переходить линию фронта, и они остались. Другие — чехи, венгры и я (единственный еврей) — перешли. Там нас обучали прыгать с парашютом. Были мы там недолго, 2-3 недели. Потом прилетели 2 самолета и забрали нас. Я весил всего 28 кг и для веса, чтобы парашют надо мной раскрылся, на всякий случай на спину мне привязали десятикилограммовый мешок гранат.

На самолетах мы вернулись обратно в словацкие леса, за считанные часы пролетев весь путь, который занял полгода.

Когда меня вытолкнули из самолета, я не был уверен, что благополучно достигну земли, но когда купол раскрылся — я был счастлив. Нас десантировали в горах Словакии, где уже были партизаны. Мы занимались подготовкой восстания, которое и вспыхнуло в 1944 году.

Я в свои едва пятнадцать лет уже командовал взводом, а моим солдатам было лет по 20-25, а одному даже около 30.

Летом 1944 года в Словакии началось восстание. К тому времени советские войска уже стояли под Будапештом и в течение 3-х месяцев безуспешно пытались взять город.

Венгрия находится южнее Словакии, через которую пролегал путь отступления немцев. Восстание в Словакии вынудило немцев отвести силы от Будапешта, и русские смогли взять Будапешт. Немцы не смогли справиться с восстанием, вот тогда и началась настоящая работа. Мы взрывали железнодорожные пути, атаковали мелкие немецкие отряды. В горах мы были хозяевами, а немцы — нет. Сами немцы вообще боялись заходить в горы, но ведь еще были власовцы. С власовцами было непросто справиться, они были неплохие солдаты, хорошо вооруженные. Нам же сбросили с парашютами оружие, в основном легкое. Самое серьезное оружие, которое у нас было — это противотанковое ружье с трехметровым стволом. Снабжали нас также боеприпасами и средствами связи, но не едой. Это была проблема! Воровать у словаков было запрещено. Мы, вроде как братья по оружию.

Покупать мы опасались, хотя деньги как раз у нас были, но мы боялись разоблачения. Поэтому мы устраивали засады на немецкие транспорты. Каждый раз отряд из 10-15-ти человек ждал в укрытии немецкие грузовики. Водителей и сопровождающих убивали и брали, что могли унести.

Самое тяжелое время наступило в 1945 году. Совсем не было еды.

Я говорил вам о противотанковом ружье? С ним связана еще история. Еще до того, что мы пришли в Белоруссию (когда я еще был ординарцем), командир послал меня на передовую передать команду двум бойцам, вооруженных противотанковым ружьем, уничтожить вражеский пулемет. Я прибежал (это было минут 15 пути), и обнаружил, что оба бойца убиты.

Я подумал: «Я умею обращаться с таким типом оружия, в чем же дело?» — и взял ружье, не заметив, что плечевой упор не на месте. Я прицелился и выстрелил по цели. И все. Больше я ничего не помню. Отдачей ружья мне сломало челюсть. Я очнулся не понимая, что произошло, и вижу над собой командира, который говорит: «все хорошо, ты уничтожил пулемет». Да, какое-то время я не мог жевать, и только пил. Но все быстро прошло — в молодости все быстро проходит.

В 1945-го году под моим началом было 30 человек. Одной из наших главных задач была добыча пропитания. В лесной засаде сидели человек 15 моих бойцов. Я сам занимал наблюдение. Один раз, уничтожив водителей и сопровождающих (они всегда ездили по двое — водитель и запасной) двух грузовиков, мы обнаружили в одном из них чеснок, а в другом — горох. Что могли взять, то поскорей и взяли и ретировались.

Потом ели на завтрак, на обед и на ужин чеснок с горохом. И вместо чая заваривали кору с деревьев. Такая жизнь продолжалась до апреля 45-ого.

В апреле к нам прибыли посыльные и сказали, что в городах внизу русские, и мы можем спускаться. Мы не поверили, послали своих разведчиков, они вернулись через сутки и подтвердили эти сведения. Не спрашивайте, как мы выглядели! Кишели вшами, вместо одежды на нас были тряпки — то, что мы могли воровать с веревок.

Спустились вниз, в военный лагерь. Встретили нас очень тепло, но не приближались, а облили сначала ДДТ и другими средствами.

Когда я снял обувь, впервые за 8 месяцев, обнаружил, что ноги гноятся, необходима операция. И вот лежу я госпитале, подходят ко мне врачи во время обхода. Главный доктор русский, среди остальных были чехи и один еврей. Русский посмотрел на мои ноги и говорит: «Ампутирка». У меня под подушкой был пистолет, я сказал: «Можете меня убить, но ноги мне не отрежете!». Когда все отошли к другой койке, доктор-еврей остановился возле меня и спросил:

— Еврей?

— Да.

— Я хирург, я сам тебя буду оперировать.

— С одним условием, — сказал я, — без общего наркоза.

— Это же больно!

— Неважно, я должен видеть, что вы мне делаете.

— Я не отрежу тебе ноги!

— Все равно.

Назавтра сделали мне операцию. Было конечно очень больно. Пытались как-то обезболить, брызгали каким-то спреем.

Главное, что у меня есть ноги и я смогу ходить! Ходить я начал через несколько недель. Все это время мы находились в советском лагере. Нужно сказать, что мой командир был для меня как отец, хотя был он старше всего на 12 лет.

Благодаря ему я жив.

8 мая меня демобилизовали.

Я не знал, что случилось с мамой и с братом, знал только, что отец убит.

Война окончилась.

Я поехал в Прагу чтобы выяснить, что стало с моей семьей.

Никаких данных я не нашел. Правда, нашел двоюродную сестру, дочку именно этого дяди. Он был женат, имел двух дочерей. Жена и младшая дочь погибли, старшая была в лагере Берген Бельзен и выжила».

В 1948 году Петер Бахрах репатриировался в Израиль. Участвовал в Войне за Независимость (1948 г.), в Суэцком кризисе (октябрь 1956 г.), в Шестидневной войне (июнь 1967 г.), войне Судного дня (октябрь 1973 г.), в Первой Ливанской войне (1982 г.)

В Первой Ливанской войне от прямого попадания сирийской ракеты погиб 30-летний старший сын-резервист. Петер участвовал в боевых действиях в том же районе.

Вышел в отставку в звании подполковника запаса.

Четырежды женат.

Занимался бизнесом, в 90-х годах — общественной деятельностью в Чехии.

Около 20 лет на пенсии.